Рви до крови: как Илья Масодов превратил советские мифы о пионерах-героях в хоррор-прозу с мертвыми девочками и колдовством

Маленькие мертвые девочки

— Наверно, ты права, девочка, — соглашается Лиза. — Но я не хочу возвращаться в прекрасное прошлое, даже если оно станет будущим. Мне нравятся сумерки и кладбищенская прохлада настоящего, его гаснущие фонари, тление листьев и безысходная грусть ночи. Мне нравится одиночество.
— А меня влечет светлая тайна алых звезд, — вздыхает Соня. — Я хочу стать волшебницей.
— Ты наверное погибнешь, смелая девочка, — зачарованно говорит Лиза. — Мне нравится твоя судьба.

Илья Масодов, «Мрак твоих глаз»

В 2001 году издательство Kolonna Publications опубликовало под одной обложкой три коротких романа никому не известного автора Ильи Масодова: «Мрак твоих глаз», «Тепло твоих рук» и «Сладость губ твоих нежных». Сюжетно романы не были никак связаны между собой, но их объединяло то, что в них рассказывались истории девочек в возрасте пубертата, ведущих войну против целого мира.

Трилогия была написана прекрасным литературным языком с долгими предложениями, пространными описаниями, глубокими и неожиданными метафорами и реминисценциями из Аркадия Гайдара и Андрея Платонова, но ее содержание явно было предназначено не для слабонервных. Насилие, инцест, каннибализм, глумление над героями Великой Отечественной и Гражданской войн, поклонение дьяволу, отцеубийство, гематофагия, пытки и жертвоприношения: проще было бы назвать моральные нормы, которые на страницах этой трилогии не попирались.

Роман «Мрак твоих глаз» начинается с того, что его главную героиню, белокурую девочку Соню, убивают ударом кирпича в висок хтонические рабочие на стройке и зарывают рядом с фундаментом будущего здания, отсылая таким образом читателя к повести Андрея Платонова «Котлован» и масонской легенде о Хираме сразу. Лежать закопанной в песке девочке, впрочем, придется недолго, ведь она давно уже умерла и успела восстать из мертвых, а еще Соня умеет колдовать и летать по воздуху.

Путь Сони лежит через поле, над которым не светит солнце, каменный лес и черные озера: в Москву, где она должна разбудить Владимира Ленина.

На заброшенном заводе девочка знакомится с восставшими от ядреной советской химии из мертвых подростками, которые питаются жареными крысами и случайными прохожими («— Хорошо вы здесь живете, — констатирует Соня, облокачиваясь на стену цеха спиной. — Потому что дружные»). В лесу ее берет в плен отряд неупокоенных партизан: они не знают, что война давно закончилась, вот и продолжают пускать поезда под откос и зверски пытать всех, кто попадется под руку.

Такие герои советской мифологии, как партизаны, комдив Чапаев и маршал Берия, во вселенной «Мрака твоих глаз» умерли и возродились в виде полусгнивших кадавров, а самое страшное — то, что вся эта мертвечина не дает разбудить Владимира Ленина. «Мрак твоих глаз» — вероятно, лучшее и точно наиболее характерное произведение Ильи Масодова. Если вы собираетесь прочесть только одну книгу этого автора — остановите свой выбор на ней.

Действие «Тепла твоих рук» происходит в современной России. Виктимная шестиклассница Маша Синицына, которую обижают учителя и родители, сбегает из дома, чтобы не быть выпоротой за очередную двойку, и знакомится со странной девочкой Юлей Зайцевой. Юля живет на крыше совсем как Карлсон, гуляет вместо уроков по улицам, говорит, что родители считают ее умершей, и предлагает Синицыной оставаться у нее.

Скоро, однако, Маше раскрывается о ее новой подруге страшная тайна: Зайцева мертва по-настоящему.

Убитая педофилами, она ведет теперь свою охоту на похотливых любителей маленьких девочек, используя себя в качестве приманки, а по ее собственному следу, оставленному из трупов с отрезанными пенисами, идет немолодой, несчастный и изможденный следователь.

Наконец, «Сладость губ твоих нежных» — самое жуткое и (до поры до времени) самое реалистическое произведение из трилогии. Оно начинается с описания наполненных солнечным светом и счастьем дней, которые школьница Катя Котова проводит в пионерлагере. Когда же ее смена подходит к концу, выясняется, что возвращаться Кате некуда: сотрудники НКВД изобличили ее родителей как врагов народа и арестовали.

Сначала Катя попадает в детский дом, где находит себе подругу, вместе с которой можно курить анашу и видеть нежные грезы о Сталине, но внезапное помешательство местного трудовика запускает цепочку событий, отправляющих Котову в один из нижних кругов советского пенитенциарного ада: в интернат. Власть там захвачена десадовскими воспитательницами-либертенами, которые используют детей врагов народа как орудие для удовлетворения своей тяги к насилию и извращенной похоти.

Источники вдохновения здесь понятны. «Мрак твоих глаз» читается как темное фэнтези и буквально напрашивается на то, чтобы нарисовать по его мотивам мангу в духе культового «Берсерка» Кэнтаро Миура или «Дорохедоро» Кю Хаясиды. «Тепло твоих рук» начинается как нуар, чтобы в последней трети превратиться в книгу о зомби-апокалипсисе. «Сладость губ твоих нежных» отсылает к «Ильзе, волчице СС» и другим Nazi-exploitation фильмам о белокурых бестиях, пытающих заключенных в концлагере.

Понятной была и реакция на выход трилогии Масодова российских борцов за нравственность.

Проведя проверку книги, Министерство печати установило, что в ней «описываются убийства, глумления над трупами, непристойные сцены, провоцирующие низменные инстинкты» и вынесло издательству Kolonna Publications предупреждение о недопустимости «использования издательской деятельности для пропаганды насилия и жестокости». В 2003 году трилогия, однако, была переиздана тремя отдельными книгами, художественным редактором которых выступил известный литератор Дмитрий Кузьмин.

По ту сторону бездны

— Там были люди с выжженными узорами на щеках, а еще один был главный, совсем без лица, у него рука, как звезды, горела. И он не говорил — ревел.
— Это Хозяин, — сказал Ленин, устало опустив веки.

Клава посмотрела на Надежду Константиновну. Та сидела, побледневшая до зелени. Лицо Клавы покрылось мелкой испариной, она взялась обеими руками за горячий стакан, чтобы не замерзнуть до обморока.

— Он идет в Москву, — еле слышно произнесла она. — Он хочет всё на свете сделать трупной рвотой.

Илья Масодов, «Черти»

В том же году Kolonna Publications опубликовало еще три книги Масодова: романы «Черти», «Ключ от бездны» и сборник рассказов «Небесная соль». Истории из «Небесной соли» о репетиторе Лидии Михайловне, перерезавшей горло мальчику Пете, чтобы помыть кровью руки, или золотом таракане, поселившемся в комнате у бабушки, напоминали школьный фольклор. Как и в подобных страшных сказках в них было огромное количество немотивированной жестокости: убийств, совершенных детьми, или насилия над ними.

«Ключ от бездны» развертывает хронику гностической войны пятиклассниц Любы и Наташи против «вонючего Бога», создавшего видимый мир и наделившего людей страхом смерти. Бог ненавидит Наташу за то, что она знает жуткую тайну о человеке, которому удалось превозмочь в себе этот страх и шагнуть по ту сторону бездны, окружающей наш мир. Шагнуть туда, где нет места ни для тела, ни для Бога, и есть только жизнь и свобода от ужаса. Этим человеком был первый советский космонавт Юрий Гагарин.

«Черти» — самая объемная из книг Масодова. В ней же содержится больше всего подражаний прозе Андрея Платонова, которого Масодов и так заставлял крутиться в гробу своим изощренным использованием советского канцелярита, эстетикой прозы и характерами героев. Нетрудно представить себе на страницах «Чевенгура» машиниста дрезины Трифона Аза, взявшего себе фамилию из одной буквы, чтобы «не обременять бумажную область государственного аппарата», или коммуниста товарища Победного, считающего, что массовыми расстрелами он реализует диалектический принцип «отрицания отрицания».

Главная героиня «Чертей», девочка Клава (как это обычно бывает у Масодова, она тоже волшебница), путешествует в компании песиголовца Петьки через опустошенную гражданской войной Россию.

Если герои Бабеля видели мир как луг в мае, «луг, по которому ходят женщины и кони», то мир «Чертей» гораздо больше напоминает бескрайний погост, из-под прокаженной почвы которого с утробным рыканием периодически выбирается на свет очередной каннибал или порожденный коммунистической магией кадавр. В конце этого страшного путешествия Клава оказывается на даче у Ленина в Горках, чтобы помочь ему в решающей битве.

В 2004 году «Черти» вошли в финал литературной премии «Национальный бестселлер». На вручение премии Илья Масодов не явился: он вообще не вступал ни в какие личные контакты с людьми, включая собственных издателей, и ничего больше не издал, кроме шести книг, упомянутых выше.

Последний советский писатель

Знайте, что отвратительны мне те, кто нищ духом, это вонючие овцы, глупо ревущие от голода в своих стойлах.

Отвратительны мне также те, кто плачет и те, кто молит о пощаде, никому не будет пощады и некому спасти их.

Кротость ненавижу я, потому что где кроткий, там и тот, кто мучает его, как скотину.

Знаю я также, что никому нельзя прощать, потому что тебе никогда не будет прощено даже то, чего ты не делаешь.

Сердце свое уподобить надо комнате, где никогда не загорается свет, и скрывать его больше, чем тайные места тела, потому что истинный стыд в сердце, и стоит открыть его, как все станут смеяться над ним.

Если кто протягивает тебе руку, ударь ее ножом, потому что хочет он тебя столкнуть в могилу или увлечь туда за собой.

Истинно говорю вам, отравлены ладони, протянутые вам, яд смерти на них.

Нет ничего слаще крови и слаще наслаждения разрушать созданное.

Так просто разрушить то, что создано, где же сила создавшего?

Истинно говорю вам, дети превзойдут родителей своих.

Ни к чему искать сложное, потому что смерть решает простым способом.

Восстаньте и убивайте их, чтобы все они умерли!

Илья Масодов, «Тепло твоих рук»

Личность автора «Мрака твоих глаз» до сих пор остается загадкой. Одни подозревали, что за этой фамилией скрывается чей-то литературный проект, другие приписывали авторство тандему Мамлеева и Сорокина. Основания для подобных спекуляций действительно были щедро рассыпаны по текстам Масодова. Блестящая стилизация под прозу Андрея Платонова уже была создана Владимиром Сорокиным в «Голубом сале», и, кроме того, сцена жестокого убийства девочкой Машей собственных родителей с целью обретения колдовской силы фактически повторяет аналогичный эпизод из «Сердец четырех». Что же до Мамлеева, то многочисленные злые колдуны и советские полутрупы с почти померкшим разумом, но неутолимым желанием мучить и убивать, идеально вписывались в мир создателя «Шатунов».

Популярной расшифровкой фамилии Масодова было сочетание слов «мазохист» и «садист».

Издатель прозы Масодова, Дмитрий Волчек, настаивал, однако, на том, что этот автор был реальным человеком, бесследно исчезнувшим в начале нулевых годов.

«Масодов — не мистификация и не коллективный проект, — утверждал Дмитрий Волчек в интервью порталу „Полит.ру“ в 2011 году. — Это настоящая тайна; может быть, самая большая тайна в русской литературе последних лет. Он появился ниоткуда, а потом исчез. Я с ним говорил всего один раз, когда он разрешил публиковать свои книги. Потом некоторое время переписывался с его друзьями. Вот уже почти 8 лет от него нет никаких известий, и найти его последнюю рукопись (известно, что он написал по меньшей мере еще одну повесть) мне не удается, хотя я периодически дергаю за несколько известных мне ниточек. Может быть, умер. Не знаю, что случилось. Меня очень интересует эта история».

Скупые биографические подробности жизни автора романов о воскресших пионерках тоже известны нам со слов Дмитрия Волчека: родился в 1966 году в Ленинграде, работал школьным учителем математики, затем эмигрировал в Германию.

Таинственное исчезновение Масодова подготовило почву для новых мистификаций: его авторству попытались приписать еще два рассказа — «Скопище» и «Учитель Пирожников» — куда больше напоминавшие бездарные стилизации, написанные юными поклонниками «треш-литературы».

Будь готов! Всегда готов!

— Кто вы? — спрашивает Соня.

— Мы — архангелы революции, — в один голос отвечают шепотом девушки. — Мы — весталки Черной Пирамиды, хранительницы вечного огня коммунизма, мы, комсомолки, умершие юными и безгрешными, собираем человеческую кровь, чтобы огонь коммунизма не погас в сердцах будущих поколений. Наши ноги, ступающие по ступеням священного камня, не знают неудобных туфель, уши, слышащие все звуки мира — золотых серьг, ногти, касающиеся жервенных пиал — химического лака, а рты, несущие вещее слово коммунизма — лживой помады. Наши косы не могут быть расплетены, потому что их заплетает завет вождя, наши платья не могут быть сняты, потому что их скрепляет завет вождя, наши мысли всегда чисты, потому что в них вечно длится мысль вождя…

Илья Масодов, «Мрак твоих глаз»

Книги, описанные выше, можно воспринимать как постмодернистский эксперимент, готический хоррор или — как закономерное продолжение советской традиции пионерской литературы, в которой всегда есть место и настоящей дружбе, связавшей масодовских девочек, и самоубийственному подвигу.

Советская пропаганда при всей своей демонстративной антирелигиозности зачастую парадоксальным образом апеллировала к иррациональным и мистическим образам: например, к эсхатологическому проекту мира без отчуждения и эксплуатации, напоминающего Царство Божие на земле, и мессианской роли пролетариата в его достижении. Отдельным западным интеллектуалам (таким, например, как Фредерик Фойгт, Раймон Арон или Алан Тейлор) это позволяло говорить о советском проекте как о политической религии.

Труды Маркса, Ленина и Сталина занимали в этой религии место Священного Писания, героические биографии коммунистов — Священного Предания, Партия заменяла собой Церковь, а роль чуда выполнял подвиг.

«Характерной чертой героев литературы сталинского времени является их способность совершать подвиги, очевидно превосходящие человеческие силы, способность эта проявляется у них вследствие их отказа подходить к жизни „формалистически“. Этот отказ позволяет им излечиться одной силой воли от туберкулеза, начать выращивать тропические растения в тундре без парников, одной силой взгляда парализовать врага и т. д.», — писал Борис Гройс в книге «Gesamtkunstwerk Сталин».

Многими исследователями отмечалось поразительное сходство советских повестей о пионерах-героях, входивших в обязательный корпус литературы для среднего школьного возраста, с житиями христианских мучеников. Преподаватель Пенсильванского университета Наташа Кадлец в статье «Как быль стала сказкой: серия „Пионеры-герои“ и детский героический сюжет 1970–80-х гг.» писала:

«Эти рассказы сродни агиографическим жизнеописаниям, поскольку главным „достижением“ героя, за которое он вознаграждается, является смерть мученика ради советского общества. В целом, мы можем утверждать, что структура рассказов о пионерах-героях сходна с той, которую описал Владимир Пропп применительно к волшебным сказкам. <…> Однако дети — герои войны, в отличие от их сказочных предшественников, не возвращаются домой, а в конце повествования мученически умирают».

Повести о пионерах-героях, которые рассматривает Кадлец, строились по одной текстовой модели: они обладали характерным сказочным зачином, после которого следовала подготовка к подвигу (столкновению с фашистами) и основная часть сюжета, посвященная испытанию ребенка.

При этом сами подвиги героев «были драматизированы до такой степени, что они стали практически невероятными».

Доцент Самарской гуманитарной академии Елена Савенкова в статье «Культ пионеров-героев: Жертвенный энтузиазм для „среднего школьного возраста“» обращала внимание на то, что практически все герои повестей о пионерах-мучениках назывались уменьшительно-ласкательными именами, что подчеркивало их возраст. Внешность их описывалась как совершенно обычная или даже заурядная, ведь на подвиг должен быть способен каждый советский ребенок. В то же время маленькие герои отличались исключительными характеристиками: почитанием старших, любовью к природе, сознательностью и активной учебой как вкладом в социалистическое строительство.

«Совсем уж рудиментарный сюжет чудесного рождения и правильного детства, явно позаимствованный из жития святых, как бы подчеркивал заблаговременную избранность героя, — писала Савенкова. — Особая дата рождения, например, в один день с вождем пролетариата или в дни революционных праздников, по логике авторов воспитательных пионерских историй, и служила чем-то вроде священного знака избранной жертвы (наподобие белых быков с черной отметиной). <…> Одним словом, конечно, героем может стать любой, но становится лучший!»

Характерным примером литературы о пионерах-героях могут послужить разобранные Наташей Кадлец повести Григория Набатова о Зине Портновой: 17-летней девушке из Витебской области, состоявшей в подпольной партизанской организации «Юные мстители».

Согласно советской историографии, Портнова принимала участие в распространении листовок и диверсиях на оккупированной территории, а также, работая в столовой для немецких офицеров, отравила им суп, в результате чего погибли больше ста гитлеровцев. В декабре 1943 года Портнову задержало гестапо. Во время допроса она ухитрилась схватить со стола пистолет следователя и застрелить его и еще двух офицеров, после чего попыталась бежать, но была поймана.

Ее пытали на протяжении еще месяца, добиваясь от девушки информации о подполье, и повесили в январе 1944 года, выколов ей перед этим глаза.

Все три своих повести о Портновой Набатов заканчивает глубоко мистической по сути фразой: «Сосна дрогнула, несколько сучков упали вниз на снег. Они легли рядом с телом девушки, только что шагнувшей в бессмертие».

Почему мы обратили внимание на тот малоприятный факт, что Портнову в повестях Набатова не только душат, но и выкалывают ей глаза? Савенкова объясняет, что описание страданий в литературе о красных мучениках всегда избыточно: «например, Павлика Гнездилова враги душат веревкой, затем рубят топором, сбрасывают в подпол, извлекают оттуда и закапывают на болоте. Воспитательная задача состоит в создании суггестивного текста, устрашающего, заставляющего содрогнуться и испугаться и одновременно проникнуться уважением и даже преклонением перед величием героя. Садомазохистские сцены убийств и гибели, истязания детей носят жанрообразующий характер».

Смерть героя должна вызывать в читателе страх, гнев или гордость за его стойкость, но ни в коем случае не жалость: такая эмоция вообще не предусматривалась создателями пионерской литературы.

Как максимум юный читатель повести о пионере-герое мог сожалеть о том, что из их рядов забирают лучших. Подобная эмоциональность отсылает нас не только к житиям христианских мучеников, но и к совсем уже архаическим легендам о жертвоприношении царских отпрысков.

Культ пионеров-героев имел своей целью формирование в ребенке готовности к самоубийственному подвигу, после которого его существование продолжится в нематериальной памяти поколений советских людей. Юный ленинец должен быть способен в любой момент отдать жизнь за Родину и Партию, потому что она уже и так им в каком-то смысле принадлежит. Готовя свое тело к претерпеванию всевозможных лишений и испытаний, пионер, начиная еще с персонажей Аркадия Гайдара, закаляет его холодом, голодом, болью и тренировками.

Весь этот сверхчеловеческий пафос, сказочную ирреальность и иррациональный ужас советской пропаганды, рассчитанной на юных строителей коммунизма, Масодов довел в своей прозе до гротеска.

Советский проект, использовавший христианскую логику, но отрицавший существование божественного, превращается в его книгах в проект богоборческий, сатанинский, с жуткими ритуалами и Лениным, сражающимся на дуэли с подземным Хозяином, а «шагнувшие в бессмертие» комсомолки — в настоящих зомби. Обвинять при этом автора в пропаганде насилия было бы еще более странным, чем предъявлять те же претензии создателям книг, послуживших для него первоисточником и явно рассчитанных на куда более юную аудиторию.

«Представим себе архетип „советской прозы“, особенно, „советской прозы для юношества“, — ее романтику заговоров и партизанщины, ее безжалостность к врагам и друзьям, ее фантастической силы пафос окончательной победы неважно чего над чем — и признаемся, что в Масодове этот архетип воплотился идеально, — утверждал литератор Кирилл Кобрин. — Масодов — стальной писатель; его идеальный читатель — стальной пионер, идущий строем где-то в стальной Валгалле подростковой культуры, чеканя шаг, на ремне — кортик, в руках — бронзовая птица. Советская культура, умерев, застыла в артефакт; Илья Масодов — лучший писатель этой страны Смерти».